Гелий Рябов - Приведен в исполнение... [Повести]
— Не заслуживает. Знал, что я неподалеку.
— Откровенно.
— Так ведь дураков нет… Только поверьте, гражданин большевик, что с этой минуты ни у вас, ни в ЧК ни мытьем ни катаньем слова от меня не добьетесь. И от него тоже, — он повел головой в сторону Тюкина. — Фамилия же моя — Сушнев, если вам от этого прок…
— Ну почему же только от этого? — удивился Егор Елисеевич. — Вы же признались. Или я ослышался?
— Я вам вот что скажу… — насмешливо прищурился Сушнев. — Вы тупы и самонадеянны. И знаете почему? Да потому, что я битый час стараюсь осторожно и ненавязчиво внушить вам, что языки нам всем рано или поздно придется развязать. И вы эту мою наживку охотно глотаете. А теперь спросите меня — зачем я это делаю?
— Зачем же?
— А затем, — с торжеством подхватил Сушнев, — что пока вы в надежде — вы работать вполсилы будете. А для чего в полную, когда ответ на все вопросы под боком и вот-вот овеществится? Ну а мне только того и надо!
— Стадо быть, теперь этот вариант отпадает? Раз вы меня просветили?
— Так ведь я уже другой вариант осуществляю, — засмеялся Сушнев. — И уж его-то вы не разгадаете, потому что психологии не знаете и долго знать не будете… Вам с тюкиными — в самый раз, вам они по руке, а я… — он вздохнул и развел руками. — Уж не взыщите, не по зубам-с!
Задержанных увели. Егор Елисеевич в последний раз посмотрел на венки, цветы, холмики и зашагал к воротам кладбища. В середине аллеи его догнал Жгутиков.
— Как заведение? — равнодушно спросил Егор Елисеевич. Жгутиков был ему сейчас невыразимо противен, и поделать с этим он ничего не мог. И, наверное, поэтому он даже не рассердился за то, что в нарушение всех правил и инструкций тот так открыто подошел к нему.
— Что ему сделается… — пожал Жгутиков плечами. — Вася вот погиб… Это, скажу вам, названия не имеет! И ведь как обидно… Товарищ по заводу помер насильственной смертью, а ты не моги не то чтобы горсть земли на гроб бросить — близко подойти не смей! Справедливо?
— По отношению к трактирщику? — не удержался Егор Елисеевич. — Еще как справедливо!
— А к рабочему? — = прищурился Жгутиков. — Или вы забыли, что я тоже с Гужона кузнец…
— Был… — не смутился начмил. — Короче, у тебя есть что-нибудь?
— Ничего… Я Васю приходил проводить. В последний путь. А у вас хочу спросить… Вы что же, всерьез думаете, что я у вас капитал зарабатываю?
— Нет… Капитал ты зарабатываешь в своем трактире. А у меня… У меня ты индульгенцию зарабатываешь. На будущее. «Мало ли как оно повернется?» — думаешь ты.
— Да уж как бы ни повернулось… — Жгутиков уперся взглядом в Егора Елисеевича и добавил спокойно и отчужденно: — Ладно… До сегодняшнего дня — все так и было, вы правду сказали. А с сегодняшнего… — он выдержал паузу и закончил: — С сегодняшнего мне от вас ничего не надо. Даже спасиба. Вот так… Вы к воротам? Ну и ступайте. А мне в другую сторону… Обедать приходите, не забывайте.
…Прошло десять дней, дело не сдвинулось с мертвой точки. Арестованные молчали, и Егор Елисеевич утешал себя только тем, что новых ограблений и налетов пока не было. Судебный следователь допросил всех причастных к делу работников милиции и устроил им очную ставку с арестованными. Тюкин все отрицал, но против него было достаточно улик, Сушнев же только издевательски ухмылялся и повторял одну и ту же фразу: «Ничего я вам, уважаемые, не говорил, ни на кладбище, ни где еще… Слуховые расстройства у вас…» И сколь ни прискорбно это было Егору Елисеевичу, Сушнева пришлось освободить. Егор Елисеевич пытался спорить, утверждал, что рано или поздно доказательства найдет, но председатель трибунала сказал: «Материала у тебя нет. А невиновных мы в тюрьме держать не можем. Вот Тюкина будем судить немедленно! И приговор опубликуем в газете. Слишком много нареканий и жалоб на разгул бандитизма, и люди должны знать, что ситуацию мы контролируем и спуску врагам народа не даем!» Через три дня Тюкина расстреляли, и поскольку Егор Елисеевич ниточки к банде так от него и не получил — он пережил этот расстрел как свое личное и очень тяжелое поражение.
Струйку оптимизма влил Петя Барабанов. Он показал найденную на даче стопку с гербом своему соседу по коммунальной квартире — бывшему чиновнику департамента герольдии, и тот сразу определил, что герб этот принадлежал дворянскому роду Храмовых из Московской губернии и пожалован еще во времена Романовых.
— Проверь по адресному, — приказал Барабанову Егор Елисеевич. — Обо всех подозрительных — в смысле их касательства к нашему делу — сразу докладывай мне. Со сторожа глаз не спускать!
Работу Шавров искал каждый день. Вставал в шесть утра, брился, наскоро проглатывал кусок ржаного хлеба, запивая его стаканом горячей воды без сахара, и до позднего вечера обивал пороги учреждений и мастерских, заходил в конторы, однажды забрел на ипподром. Там заинтересовались, но работы раньше будущего года все равно не обещали.
И однажды утром Шавров понял, что дело его — табак. Он вышел из дома и в полном отчаянии, размышляя о том, что воровать или побираться он, конечно же, не станет, а уж к Татьяниному петиметру не обратится даже по приговору трибунала. До полудня он прошатался по Хитрову рынку, бездумно разглядывая котят и щенков, которыми здесь торговали в изобилии, потом перекусил в обжорке ситным с приваливающей колбасой и направился на Сухаревку посмотреть, чем торгуют в книжных рядах. Вспомнил, что об этих рядах с религиозным восторгом рассказывал еще покойный отец. У подножия замысловатой башни, которая почему-то напомнила Казанский вокзал, бурлил букинистический рай, здесь торговали всем — от порнографических открыток до старинных фамильных портретов. Кавалеры в елизаветинских париках и дамы с загадочными улыбками отвлекли Шаврова от горьких мыслей, он ушел в прошлое.
— Купите, — предложил продавец. — Нынче все перепуталось, а вернется законная власть — повесите.
— Законная власть не вернется никогда! — насмешливо произнес кто-то сзади, и, оглянувшись, Шавров увидел Певзнера. Невольно сделал шаг назад и спрятал руки за спину — на тот случай, если Певзнер захочет поздороваться. Но тот молчал, и Шавров, проклиная себя, заговорил:
— Здравствуйте, Семен Борисович… Какими судьбами в Москве?
— То есть как? — удивился Певзнер. — Я живу в Москве!
— Вы же говорили, что в Житомире?
— Я? — еще более удивился Певзнер. — Вам? Простите, где и когда? — И, не давая Шаврову открыть рта, обиженно добавил: — И потом — почему Семен Борисович? Я — Самуил Самуилович Лейхтенбергский, москвич и совслуж!
Голова у Шаврова пошла кругом. Он посмотрел на Лейхтенбергского диким взглядом и, расталкивая толпу, бросился в сторону.
— Сумасшедший! — крикнул ему в спину Лейхтенбергский. — От кого вы бежите? От судьбы не убежишь! Есть разговор.
Шавров обреченно оглянулся.
— Вот чудак! — Лейхтенбергский незлобиво пожал плечами и улыбнулся. — Красный конник, герой, без денег и без работы. Это же ужас!
— Вы не… Певзнер? — на всякий случай спросил Шавров.
— А вы не великий князь Михаил? Идите за мной.
— Куда?
— Тут рядом. Что такое НКПС — знаете?
— Наркомат пути?
— Работать у нас хотите?
— Кто меня возьмет…
— Вы имеете дело с Лейхтенбергским! Документы при себе?
Шавров кивнул.
— Почему вы решили, что я — конник?
— А почему я решил, что вы — герой?
— Ну, это же видно… — расслабился Шавров. — Орден все же…
— И шинель до пят — тоже видно, — серьезно сказал Лейхтенбергский. — Идите в бюро пропусков, там вывеска, а я пока договорюсь.
Он ушел, а Шавров без труда отыскал бюро пропусков НКПС, и почти сразу же его вызвали в отдел Петракова. Это было как в сказке.
Длинными и мрачными коридорами он добрался до отдела. Петраков оказался лет сорока, в хорошо сшитом штатском костюме с орденом Красного Знамени на лацкане. Цепко посмотрел на Шаврова и пригласил сесть.
— Ну что же… — он сел напротив. — Скажи без околичностей: ты человек надежный?
— До сих пор никого не подвел, — насупился Шавров.
— Я в том смысле, что мы тебя, конечно, проверим, да ведь что проверка? Формальность… А тебе в перспективе может быть доверена работа особой секретности и огромной важности… По краю бритвы будешь ходить…
— Обещающее начало.
— Я откровенно. У тебя образование, ты через пару лет, может, замнаркома станешь. В отличие от меня. Шесть классов реального, как ни крути… Так можно тебе верить?
— Мой комкор… — начал Шавров и сразу почувствовал, как обволакивает знакомое черное облако. Лицо Петракова проступало из мглы несоединяющимися частями: нос, одна губа и бровь над дергающимся веком.
— Чего замолчал? — голос звучал словно из глубокого колодца. — Какой комкор? Кто?
